Тем временем Макс Брод установил многочисленные связи в литературной среде. В частности он был связан с Францем Блеем, австрийским публицистом, живущим в Мюнхене. И Кафка и Брод были подписаны на «Опал» и «Аметист» — два эротических журнала, которые издавал Блей (если это удивляет, стоит подумать о том, что задуманное в то время Максом Бродом произведение должно было первоначально называться «Эрот»). А Блей начинает издавать новый журнал «Гиперион», которому, впрочем, было суждено недолгое существование. Именно в нем были опубликованы первые тексты Кафки. Отчасти это были отрывки из «Описания одной борьбы», некоторые из них столь коротки — всего лишь несколько строчек, — что, будучи вырванными из контекста, они приобретают иной вид: теперь они воспринимаются в качестве остроумных и притом глубокомысленных афоризмов. В «Гиперионе» также были опубликованы многие из восемнадцати маленьких текстов, которые будут объединены в 1913 году в одном томе под названием «Betrachtung». Тексты были настолько короткие, а томик оказался настолько тонким, что для его издания пришлось использовать необычно крупный шрифт. Слово Betrachtung в немецком языке может иметь несколько значений. Вначале полагали, что речь идет о медитации или созерцании, на самом же деле речь шла лишь о взгляде на жизнь, как на мировой спектакль. Спектакль, в котором мы вовсе не участвуем. Эти рассказы небольшие и очень разные по сюжету, хотя все взяты из обыденного опыта (коммерсант, который возвращается вечером домой; мечтания во время проезда в трамвае; рассеянный взгляд, брошенный в окно), все они выражают неудачу и разочарование. С какой стати быть победителем в лошадиных скачках? Мы только навлечем на себя зависть и ненависть. Зачем вмешиваться, когда мы видим двух человек, преследующих друг друга на улице? Что мы знаем о них, кто знает, виноват ли один из них, и к тому же имеем ли мы право повиноваться нашей усталости? Зачем вести дальше разговор с девушкой, которую встречаем? С первой же минуты каждый из двух разочарован другим. И ребенок, который мечтает быть краснокожим, постепенно видит разрушение своей мечты: «Быть бы индейцем, готов хоть сейчас, и на мчащейся лошади, наискось в воздухе, коротко вздрагивать над дрожащей землей, а потом отпустить шпоры, ибо нет шпор, а потом отбросить поводья, ибо нет поводьев, и едва видеть перед собою землю выкошенной догола степью, уже без холки, уже без головы лошади».
Все эти небольшие тексты отличаются крайней скромностью, будто их автор считал себя предназначенным для малых жанров, и одновременно предельной утонченностью повествовательной манеры. Но в них уже просматривается квиетизм, который будет всегда вдохновлять мысль Кафки, убеждение в том, что всякое действие бесполезно и что волнение мира не стоит того, чтобы принимать в нем участие.
Тем временем Макс Брод, чтобы заставить Кафку писать и публиковаться, прибегает к разным хитростям: так, после авиационного праздника в Брешиа, где собрались Блерио, Кюртисс, Ружье, где присутствовали д’Аннунцио и Пуччини, он решает, что они напишут вдвоем с Кафкой отчет о встрече, и печатает в ежедневнике «Bohemia» описание Кафки. По первоначальному замыслу оба текста должны были быть представлены в сборнике статей Макса Брода под названием «О красоте уродливых образов» (который вышел в свет в 1913 году). В конечном счете издатель от этого отказался, чему Кафка мог быть только рад. Он участвовал вместе с Бродом в подготовке сборника и тогда же записал в своем «Дневнике»: «Вчера пополудни у Макса. Мы установили порядок статей для «Красоты уродливых образов». Против моей воли. Но именно в эти моменты Макс любит меня больше всего, или по крайней мере мне так кажется, так как тогда я сознаю, сколь мало у меня достоинств. Нет, он действительно любит меня больше. Он хочет включить мою «Брешиа» в свою книгу. Все, что есть во мне хорошего, противится этому».
«Силы зла слегка облизывали проходы, заранее радуясь, что позднее ворвутся через них»
Кафка начинает вести свой «Дневник» в конце 1909 года. К концу его жизни этот дневник будет состоять из тринадцати толстых тетрадей большого формата. Кафка очень свободно пользуется этими тетрадями: начинает их с двух сторон, начинает новую, затем возвращается к предыдущей. Он явно мало заботится о хронологической последовательности; в его замысел не входит стремление рассказать свою внутреннюю историю. Он записывает вперемешку события своей жизни, свои мысли, бесчисленные наброски рассказов. «Дневник» в основном, таким, каким он его задумал, особенно вначале, должен был служить оживлению слабеющего вдохновения. «То, — пишет он 17 декабря 1910 года, — что я так много забросил и повычеркивал, — а это я сделал почти со всем, что вообще написал в этом году, — тоже очень мешает мне при писании. Ведь это целая гора, в пять раз больше того, что я вообще когда-либо написал, и уже одной массой своей она прямо из-под пера притягивает к себе все, что я пишу». И в тот же день в письме Максу Броду: «Центр всего моего несчастья в том, что я не могу писать, я не написал ни одной строчки, которую мог бы принять, наоборот, я вычеркнул все, что написал еще с Парижа — впрочем, это не Бог весть что. Все мое тело настораживает меня по отношению к каждому слову; каждое слово, прежде чем я его напишу, начинает осматриваться вокруг себя; фразы буквально ссыпаются под моим пером, я вижу, что у них внутри, и тотчас вынужден останавливаться». И Кафка обращается к «Дневнику» как средству против сухости стиля — таким образом он заставляет себя писать. К концу 1911 года он замечает, что средство это оказалось не совсем бесполезным: «Сегодня утром я листал дневник с мыслью о том, что можно прочесть Максу. При этом я не обнаружил ни особой ценности записей, ни необходимости тут же выбросить все. Мое мнение лежит между обоими суждениями, ближе к первому, но все же оно не таково, чтобы, исходя из ценности написанного, я, несмотря на свою слабость, должен был считать себя исчерпанным». Этот момент относительной снисходительности к себе длится недолго: менее чем через три месяца он бросит в огонь «много отвратительных старых бумаг».